Ровно месяц прошел со дня протеста представителей гражданского общества, молодежи и либерально-настроенных кругов в Кыргызстане против официально признанных фальсифицированными выборов в Жогорку Кенеш республики. Эти политические силы вышли с протестом против нарушений в процессе организации и проведения выборного процесса, и с требованиями отменить несправедливые итоги голосования. Однако повестка протеста быстро поменялась на требования социально-политические, с которыми выступили другие силы. Требования конституционной реформы, перемен в форме правления, кадровой чистки прозвучало жестко, сопровождалось митинговым давлением, что обеспечило быструю смену власти и формальную легитимацию свершившихся перемен уходящим парламентом. Четкого проекта реформ не предъявлено; только некоторые намерения без проектных и понятных разъяснений. Можно еще обратить внимание на режиссерскую и эстетическую сторону событий. Это выглядело как нагнетание напряженности в борьбе за главную цель – продвижение на пост руководителя республики конкретного человека, с личными чертами которого некритически отождествлялась надежда на перемены к лучшему. И оформлялось это в определенном языке символов, главным из которых стало использование национального языка, вплоть до того, что освистывали и сгоняли с трибуны тех, кто пытался объяснить требования на таком языке, который был бы понятен всем гражданам страны, а не только представителям доминирующего этноса. Нежелание говорить на официальном языке, как новых лидеров, так и крупных чиновников, например, генерального прокурора, отвечающих на вопросы принципиально только на национальном языке, дополняет картину. Это ставит вопрос о пути национальной суверенной государственности, по которому пойдёт Кыргызстан. Для каждой страны, опоздавшей в своё время попасть в магистральный процесс порождения национальной государственности, основанной на развитии капитализма, индустриализации, урбанизации и «отрыве» производства от земли, живо встаёт вопрос обретения национальных черт т.н. «новой государственности». Новые государства возникли, к тому же, в момент господства глобализации, ставящей под сомнение первенство разного рода частных идентификаций. В полной мере это коснулось стран в Центральной Азии. Однако тенденции глобализации не привели, во-первых, к кризису национальной государственности. Во-вторых, сохранилось то, что лучше всего определяется как местное неформальное хозяйствование. Наконец, в-третьих, в полной мере расцвели различные региональные, клановые и семейственные формы идентификации людей. Выстраивая национальную государственность новых независимых государств, руководители стран Центральной Азии применяли различные формы и сочетания гражданского национализма, поскольку делали выбор в пользу гражданской нации. Одновременно они не могли отказаться и от этнического национализма в той или иной форме. Так, в Кыргызстане один президент объявляет страну «общим домом для граждан всех национальных идентификаций», а следующие за ним президенты эволюционируют уже в сторону этнической идентичности. Символом и знаком такой сдвижки самосознания является возрождение вопросов использования языка и его статуса, государственного или официального. Национальные и этнические проблемы являются одними из наиболее острых и болезненных в современном глобализированном мире. Этот «этнический парадокс» на самом деле является естественной реакцией на тенденции унификации духовной и материальной культуры в условиях глобализации. Несмотря на тенденции к интеграции, возросла значимость национальных, этнических, религиозных и гендерных различий. Оживление разных форм национализма проявляется в резком неприятии транснационализма, совершенно естественного каких-нибудь тридцать лет назад, о чем вспоминают люди старшего поколения. Прыжок при жизни одного поколения в инфо- и техногенную цивилизацию не проходит бесследно. Прежде всего, в массовом сознании людей «втянутых» в цивилизацию модерна и постмодерна, происходящее вокруг них воспринимается как экономическая и культурная экспансия соседей и чуждого образа жизни. При этом самосознание далеко от однородности: в нем уживаются молодые устремления к быстрому овладению достижениями цифровой цивилизации, с отрицанием социальных порядков «стариков»; стремление стать в вровень с т.н. «передовыми» странами и народами, с одновременным выпячиванием этнической самобытности. В странах Центральной Азии слом существовавшей ранее системы ценностей и складывание новой, породил чувство незащищенности у массы людей. В переходные периоды возникает проблема с предсказуемостью и определённостью, и точки опоры приходится искать заново. Наиболее удобным вариантом оказывается некоторое отступление в привычную и традиционную социальную этническую среду, с устоявшимися нормами, правилами и ритуалами. Каждому человеку присуща потребность в принадлежности к группе. Для большинства людей в неустойчивой ситуации переходного общества семейная, клановая и этническая принадлежность становится наиболее приемлемым способом почувствовать принадлежность к некоему целому, найти поддержку в традиции. В этом смысле, для переходных обществ не характерно господство какой-то одной системы ценностей, в них всегда даже в одном этносе подспудно борются различные социальные и региональные установки и предпочтения. В результате, нормальная идентичность замещается различными типами [1]: а. этноцентристским; б. этнодоминирующим; в. этнофанатичным; г. индифферентным (этнонегативизм); д. нигилистическим; е. амбивалентным («сдвоенная идентификация»). На значимость этнической принадлежности влияет социальная реальность. Это «переходность» общества, наличие этнических конфликтов, межрегиональных и «межэтнических» миграций, приводящих мигрантов к этнической консолидации в «рассеянии». Но идентификацию влияет также, и прежде всего, уровень образования индивида. Поэтому в зонах быстрой смены в правящем классе, например, в Кыргызстане, возрастная национальная интеллигенция с тревогой отмечает у современной элиты провалы в образовании. Этническая идентификация зависит от условий, и потому ситуативно-подвижна. Если этнические отношения стабильны, если индивид находится в моноэтнической среде, то подобная идентификация бывает слабо выражена. Однако в условиях миграции сельских жителей в города, массового переезда представителей региона со своеобразием культурных особенностей в столицу страны, увеличивается возможность этнических конфликтов и, соответственно, повышается роль этнической идентификации. Здесь срабатывает правило: чувство этничности обычно выше у не доминирующих общностей. Чувство этнического единения возникает не только стихийно, но и формируется целенаправленно национальной элитой. Последняя порождает веру в наличие естественных, на крови и земле выращенных, связей между членами этнической общности. Идеологи декларируют единство на основе общей истории этноса, часто надуманной и сконструированной в её древностях, на основе единой культуры, религии и т.д. Поэтому этнический национализм, в отличие от либерализма, имеет высокие шансы на популярность среди людей переходного общества: он выступает как средство борьбы порядка против хаоса. Этот порядок осознанно вносится в жизнь людьми, объединенными надличной целью возрождения нации. Эта цель обеспечивает не только единение человека с другими людьми, но главное придает смысл его индивидуальному существованию. Идеологии с авторитарной и этно-националистической окраской конструируют упрощенные и легкие ответы на вопросы, волнующие общество переходного периода. И во всех ответах рефреном звучит призыв принести личность в жертву клану, этносу, нации. Поэтому вполне рациональная и прагматическая установка идеологов на использование национальных чувств для достижения тех или иных политических целей может разбудить абсолютно иррациональную и непредсказуемую стихию этно-национализма, тем более опасного, когда он является национализмом «титульной нации».
Ia-centr.ru.